История «Фармстандарта» началась в 2003 г., когда управляющая активами Романа Абрамовича Millhouse Capital приобрела за $55 млн у американской ICN Pharmaceuticals пять фармзаводов и 96 аптек. После реструктуризации (аптеки продали, часть заводов закрыли, другие добавили) на базе этих активов была создана компания «Фармстандарт». В 2007 г. «Фармстандарт» разместил акции на российских биржах и на LSE. Сейчас «Фармстандарт», по данным центра маркетинговых исследований «Фармэксперт», занимает третью строчку в рейтинге крупнейших фармпроизводителей, работающих на российском рынке, и первую — в рейтинге отечественных фармпроизводителей. В интервью «Ведомостям» гендиректор компании Игорь Крылов рассказал, почему к «Фармстандарту» выстраивается очередь из крупнейших мировых фармпроизводителей, об административном ресурсе и изменениях, происходящих в отрасли в последние несколько лет.
— Как оцениваете изменения, происходящие в отрасли в последние несколько лет?
— Мы оптимисты, ведь изменение — это движение. В России изменения касаются влияния регуляторов на отрасль. То же самое есть в Европе, самое жесткое регулирование в Германии. Пять лет назад вы могли уйти с рынка, а через год вновь на него выйти: ничего не менялось. Сейчас изменения происходят с частотой раз в квартал. Летом Владимир Путин подписал приказ, по которому перечень ЖНВЛП (жизненно необходимые и важнейшие лекарственные препараты, их стоимость не может быть выше зарегистрированной в Минздраве цены производителя плюс оптовые и розничные надбавки, которые устанавливают регионы. — «Ведомости») на 2012 г. не будет расширен. А мы ожидали, что сможем внести в список новые препараты для лечения астмы, онкологии. Мы подавали документы, но теперь понимаем, что ничего не будет.
Не забудьте, что изменения накрывают нас, как шлюпку девятый вал. Мы, как российская компания, у которой в стране сосредоточено 100% бизнеса, гораздо сильнее зависим от действий регулятора. Наши конкуренты из-за рубежа находятся вне юрисдикции, для них российский рынок — меньше 1% от общего объема продаж.
— С кем вас теперь связывают? После ухода Татьяны Голиковой с поста министра здравоохранения и социального развития?
— Отвечу вопросом на вопрос. По вашему мнению, кому выгодны все эти истории?
— Не знаю.
— Все вышедшие статьи были направлены на то, чтобы полить грязью людей, которые отвечали за политику, обозначенную президентом и премьером: за программу «Фарма 2020», борьбу с западным капиталом. Их связывали с препаратом. Мы как профессионалы понимаем, что никакой связи тут нет.
— Совсем никакой? Вы не общаетесь? И компании та связь с чиновниками, которую ей приписывали, помогала или мешала в бизнесе?
— Вы прямо как следователь допрашиваете (улыбается). Если серьезно, то вред, безусловно, нанесен. Мы как производитель не можем приходить в Министерство здравоохранения. Одно дело, когда позицию доносит организация, другое — когда сам производитель. Так что для построения диалога и дискуссий площадок для нас меньше.
Более того, мы переживаем за препараты. Это наша интеллектуальная собственность, а люди сравнивают арбидол с неработающими лекарствами.
— У «Фармстандарта» большой портфель препаратов, в котором есть рецептурные, безрецептурные лекарства, препараты сторонних производителей. Как вы структурируете портфель?
— Есть два принципа. Первый — комплиментарность. Например, вы — эксперт в области продвижения препаратов для лечения заболеваний печени. У вас есть соответствующая инфраструктура, опыт в маркетинге, штат медицинских представителей. И вы выводите дополнительный препарат в этой же области. В этом случае вы минимизируете издержки, потому что нет необходимости формировать инфраструктуру. Второй принцип — выбор стратегически новых направлений. Например, препараты для лечения онкологических заболеваний. Исторически мы не работали с данными продуктами. Но это большой сегмент рынка и быстро развивающаяся область, поэтому мы начинаем формировать в ней портфель. Даже несмотря на то, что потребуется построить новый завод и новую инфраструктуру.
— Как ротируете портфель?
— За годы работы продукты, которые вывела на рынок наша команда, занимают уже больше 50% выручки бывшего ICN. То есть мы на 50% ротировали весь портфель. Если мы говорим о препаратах в области онкологии, то это, безусловно, один из крупных сегментов на рынке. Поэтому такие препараты могут занять существенный процент в портфеле компании, но это требует времени и абсолютно новых компетенций.
— Какую часть препаратов вы разрабатываете сами, а какую покупаете?
— Зависит от того, доступен ли продукт. Если продукт не защищен с точки зрения интеллектуальной собственности и если барьер входа низок, то он разрабатывается быстро — в данном случае издержки будут равны зарплате специалистам плюс затраты на реактивы. Если продукт защищен, то весь вопрос — есть ли возможность приобрести патент. Так было с гепатопротектором фосфоглив: он был разработан российскими учеными, а мы приобретали лицензию на препарат. То есть стратегия такая: если барьер входа низок, то дешевле разработать самому; если высоки и барьер, и риски, то лучше купить.
— Нужно ли России соревноваться в разработках с китайскими, индийскими компаниями, собственными разработками «большой фармы»?
— Если речь идет о высокотехнологичных продуктах, то все зависит от наличия компетенций. Последние наши примеры с «НТС+» и «Генериумом» показывают: да, стоит. Первый в мире дженерик фактора свертывания крови VII был разработан в России. Дженерики факторов свертывания крови VIII и IX сейчас находятся на второй стадии клинических исследований, в ближайшее время ожидается их регистрация, и в следующем году они должны быть на рынке. Но наука сейчас не имеет границ. Часть работ выполняется как в России, так и за рубежом, существуют научные коллаборации.
— У вас такие коллаборации есть?
— У «Фармстандарта» есть примеры сотрудничества и с частными, и с государственными научными институтами. Арбидол — это исторически разработка отечественных ученых. Афобазол — разработка НИИ фармакологии им. В. В. Закусова, возглавляемого Сергеем Борисовичем Середининым. В последнем случае у нас есть лицензия, по которой мы платим роялти за использование интеллектуальной собственности. Наше партнерство с «Генериумом» — пример того, как крупный фармпроизводитель взаимодействует с частной R&D-компанией. Взаимодействие с Западом выглядит следующим образом: либо мы заказываем услуги на проведение лабораторных исследований по мировым стандартам, поиск мишеней и механизмов действия; либо мы локализуем зарубежные продукты на наших мощностях. В последнем случае «Фармстандарт» получает технологии и экспертизу в новых областях, в которых мы ранее не принимали участия.
— Как у вас обстоят дела с научными кадрами?
— Внутри самого «Фармстандарта» есть прикладная экспертиза: у нас есть технологи, специалисты-химики, а академическая наука находится вне компании. Первым шагом по привлечению академической науки был проект «НТС+». «Фармстандарт» вложил деньги в инфраструктуру, ее арендуют ученые, которые занимаются фармакологией, наукой. Это более рисковый проект, результат более отдаленный, но и масштабы результата могут быть иные, так как речь идет о разработке оригинальных препаратов. В остальном мы пытаемся быть партнерами. Мы заинтересованы в коммерциализации любых разработок. Главное, чтобы они обладали определенной степенью доверительности. Приобретение продукта — достаточно сложный процесс. Если продукт демонстрирует заявленные качества, если понятен механизм действия препарата, мишень, терапевтический профиль, тогда вероятность покупки высока. Но в России предлагается очень много всевозможных разработок, не отвечающих перечисленным мною требованиям. Чем раньше стадия, тем дешевле продукт, но выше риски сойти либо на стадии доклинических исследований, либо на стадии клинических. Раньше у нас была стратегия, по которой мы покупали только зарегистрированные препараты. Сейчас у нас есть ряд проектов и на более ранних стадиях. Речь идет о коллаборации с нашими западными партнерами. Это проекты, в рамках которых были произведены инвестиции компанией и в дальнейшем «Фармстандарт» получит права на оригинальную молекулу на определенной территории.
— Например?
— Из-за соглашения о конфиденциальности я не могу раскрыть детали и участников совместных проектов.
— Это одна компания или несколько?
— В настоящее время мы ведем переговоры с одной компанией на предмет двух разных проектов: один — более-менее рисковый, второй — достаточно рисковый.
— О какой стадии идет речь?
— О второй-третьей фазе клинических исследований. Мы не готовы к высокорисковым сделкам. Мы ориентируемся на сделки, которые гарантируют держателям наших акций и глобальных депозитарных расписок хороший денежный поток.
— Во время телефонных конференций вы говорили о проекте по производству цитостатиков. Что планируете производить на заводе? Чем загружать мощности?
— Речь идет о строительстве нового цеха на уфимском заводе «Фармстандарт-УфаВита». Идея этого проекта базируется прежде всего на локализации полного цикла производства препарата велкейд. Данный препарат мы планируем производить не только для России, но и для стран СНГ. Мы делаем все от нас зависящее для запуска проекта в следующем году.
Велкейд в денежном выражении является весомым, но мы не забываем и о пополнении продуктового портфеля новыми препаратами собственного производства и товарами сторонних производителей. Потенциал расширения продуктового портфеля обусловлен трансфером технологий из-за рубежа в процессе взаимодействия с международными фармацевтическими лидерами, регистрацией дженериков собственного производства, активной деятельностью компании в области слияний и приобретений. Например, «Фармстандарт-Биолек» (Украина) помимо иммунобиологических препаратов, вакцин, сывороток производит онкологические препараты. Производство ряда этих продуктов мы планируем перенести на уфимский завод, благо наши мощности позволяют это реализовать. В дальнейшем данные продукты будут реализовываться в рамках открытых аукционов с учетом преференций российских фармкомпаний перед иностранными.
— О планах по производству цитостатиков говорили и другие российские производители, в частности «Верофарм». Не будет ли перепроизводства?
— К конкретному случаю данное предположение не относится, так как сейчас в России нет ни одного предприятия по производству цитостатических препаратов. И если наши коллеги построят и наладят их производств, мы будем только приветствовать, так как это повышает уровень доступа и качества лечения россиян препаратами, которые ранее не производились в России, а также снижает уровень зависимости от зарубежных препаратов.
И в Европе производителей онкологических продуктов не так уж много, потому что существуют множественные барьеры входа на рынок: высокий уровень инвестиций, высокие технологические требования и экспертиза, длительный период воплощения процесса от идеи до производства.
— Кстати, о контрактном производстве. Недавно мне рассказывали, что к вам стоит очередь из западных компаний, желающих локализовать производство своих продуктов на ваших мощностях, потому что верят в ваш административный ресурс.
— Провокационный вопрос вы задаете. Я ни от кого из наших партнеров не слышал, что они стоят в очереди из-за административного ресурса. Вы знаете структуру наших продаж — мы компания, работающая в коммерческом сегменте фармрынка. То есть мы продаем нашу собственную продукцию гражданам — россияне делают сознательный выбор на основе имеющихся вариантов самостоятельно. На данный факт никакие административные рекомендации не могут оказать влияния.
Западные компании идут к нам не из-за административного ресурса, а из-за того, что мы сейчас, как и пять лет назад, остаемся российской компанией номер один в фармацевтической отрасли. Мы строим конкурентоспособную российскую компанию, вкладываем в производство. За восемь лет вложено более $400 млн. Мы в ряду немногих российских фармкомпаний, чьи производственные мощности отвечают по качеству не только российским, но и международным требованиям. И за восемь лет мы ни разу не выплачивали дивиденды, т. е. деньги ни разу не выводились из компании, вся прибыль шла на модернизацию: у нас есть четкие планы по развитию компании, с четкими целями, этапами и сроками реализации.
Более того, наличие публичного статуса — одно из базовых требований для сотрудничества с «большой фармой». У нас хорошие финансовые показатели, т. е. мы эффективно ведем бизнес-процессы и развиваемся. В 2011 г. наша выручка составила около 1 млрд евро, было произведено более 700 млн упаковок препаратов — это порядка пяти упаковок препаратов каждому жителю России. С 2006 г. европейские инспектора уже четыре раза проверяли наш завод «Фармстандарт-лексредства» в Курске на соответствие стандартам производственной надлежащей практики (EU GMP), и по завершении каждой проверки были выданы сертификаты соответствия. Кроме производственной экспертизы и финансовой дисциплины «Фармстандарт» еще имеет хорошую маркетинговую инфраструктуру для продвижения выпускаемой продукции: более 700 медицинских представителей, специализированных в разных направлениях, сильную маркетинговую команду. Вот, наверное, поэтому иногда создается очередь с предложениями. И она есть, что здесь скрывать.
— Большая?
— Не очень большая, потому что мы себя ограничиваем. У нас уже идет больше 47 трансферов, и мы не можем демонстрировать хорошую успеваемость во множестве проектов. Поэтому ограничиваем свой лист лидирующими компаниями: Johnson & Johnson, Abbott, Hoffmann La-Roche и др. Критерии отбора продуктов очень просты — либо это уже существующий крупный бренд, либо совместные идеи, удовлетворяющие новой потребности россиян и вопросам здравоохранения.
Вы меня спросили об административном ресурсе. Мне сложно ответить, в чем именно выражается административный ресурс. Вот, например, арбидол. В чем там административный ресурс, если этот препарат не закупается государством? А покупается нами и вами из своего кошелька в аптеках при возникновении недуга или в целях профилактики.
— Но в 2009 г. глава Роспотребнадзора Геннадий Онищенко говорил, что в России есть достаточное количество препаратов для профилактики и лечения гриппа, в том числе вируса H1N1. Среди них Онищенко называл арбидол.
— Ведь он говорил не только про арбидол, но и про другие препараты. Но какое это имеет отношение к тому, чем мы с вами будем лечить грипп завтра? Мы придем в аптеку и примем собственное решение. Если вы уважаете мнение Геннадия Григорьевича, вы, наверное, примете решение в соответствии с его рекомендациями. Я уважаю мнение еще ряда других специалистов. Есть подмена понятий. Выражаясь языком медийщиков: покрытие и частота контакта аудитории с официальным лицом несравнимы с покрытием и частотой контакта рекламной кампании, которую мы проводим. К сожалению, реклама для нас — это категория № 1 по расходам. В нашем портфеле национальные бренды, и мы не можем оставить их без поддержки.
— И как в связи с этим вы оцениваете инициативу депутатов Госдумы запретить рекламу всех лекарств?
— Эта инициатива направлена на ограничение прав граждан. Ответственное самолечение (когда человек сам принимает решение, как он будет лечиться) во всем мире серьезное направление. В США ответственное самолечение экономит больше $102 млрд бюджетных денег. При ответственном самолечении вы, например, если натерли пятку, сами решаете: вначале вы ее обработаете перекисью, затем йодом, затем наложите пластырь. Законопроект же предполагает, что вы обязательно должны обратиться к врачу, а он уже проделает всю вышеописанную процедуру. Одновременно мы говорим о введении 100%-ного покрытия расходов на медикаменты при посещении поликлиники. Откуда столько денег взять? Поэтому во всем мире государства, с одной стороны, дают полное покрытие расходов, с другой — люди сами могут решать, как они будут лечиться.
Организация ответственного самолечения, объединяющая ряд стран, провела исследование: за 10 лет объем продаж безрецептурных препаратов вырос в Европе на 2%, рецептурных — на 20%. Отсюда очень простой вывод: люди никогда не принимают решение, как себя лечить, на основании рекламы. Это глупость. Решение, как пользоваться препаратом, принимается после прочтения инструкции, а реклама — лишь информация о том, что есть некое лекарство, которое, возможно, вам пригодится в случае возникновения того или иного недуга.
В данном случае речь идет о перераспределении ресурсов: если законопроект будет принят, люди станут платить врачу. Спросите меня как врача, что лучше: самолечение или прием специалиста? Я скажу: конечно, только лечение у врача.
— Два года подряд «Фармстандарт-лексредства» выкупает акции «Фармстандарта». В последний раз бумаги приобретались, чтобы повысить интерес инвесторов. Не лучше было для этого начать выплачивать дивиденды?
— В первый раз мы готовились к сделке, но не договорились. У нас остался кэш, который мы решили вложить в собственные акции. Во второй раз buy back был объявлен, потому что часть наших акционеров высказывала недовольство ликвидностью бумаг на российском рынке. У нас 1 обыкновенная акция равна 4 глобальным депозитарным распискам (GDR), и во время стабильности на фондовых рынках стоимость четырех GDR на 20-25% превышает стоимость обыкновенных акции. Выкупленные бумаги в дальнейшем мы сможем продать, вернув на рынок, или использовать в сделках по приобретениям.
— Так почему не начать платить дивиденды для поддержания интереса инвесторов?
— С момента IPO в структуре наших акционеров не произошло качественных изменений. Наши бумаги держат институциональные инвесторы. Их не волнуют краткосрочные колебания, они вкладывают надолго. Обратная сторона этого — низкая ликвидность: такие инвесторы не спекулируют на бирже, поэтому высокий уровень волатильности отсутствует. И таким инвесторам неинтересно получить 20 центов дивидендов, для них важнее фундаментальный рост стоимости акций. Поэтому они интересуются, куда компания тратит деньги, и мы всегда отвечаем. Наши последние приобретения — фармкомпании «Фармапарк» и «Биомед».
— Один из бенефициаров «Фармстандарта» — Виктор Харитонин через офшор владеет долей в датской биотехнологической компании Affitech. Это приобретение делалось в интересах «Фармстандарта»?
— Мы скорее всего будем принимать участие в коммерциализации. У Affitech есть два интересных моноклональных антитела, которые находятся на этапе доклинических исследований. Надеемся на положительный результат.
— Как относитесь к тому, что у бенефициаров вашего основного акционера есть бизнес в фармотрасли? Не рассматриваете это как конфликт интересов?
— У меня нет информации, что есть конфликт. Известно, что у Виктора Харитонина есть медицинский проект «Клиника 31+».
— Я скорее говорю об Affitech.
— Как только наши датские друзья покажут позитивный результат, мы тут же займемся коммерциализацией их разработок. Affitech — это классический пример венчурного финансирования, сам «Фармстандарт» не готов идти в этот проект. Что туда пошли наши бенефициары, лишь подчеркивает, что они инвестируют в комплиментарные виды бизнеса.
— Бенефициары участвуют в оперативном управлении компанией?
— Виктор Харитонин как председатель совета директоров — на ежедневной основе.
— «Фармстандарт» — крупнейшая российская компания. Нет планов попасть в «большую фарму»?
— Это невозможно без системной господдержки. Посмотрите на Teva — у них в менеджменте никого ниже генерала армии нет. Американские фармпроизводители участвуют в президентских кампаниях. Это часть общества.
Другая проблема — Россия не интегрирована в фармацевтический мир. У нас в стране нет ни одной лаборатории, сертифицированной по стандартам GLP; производство не сертифицировано по стандартам GMP; нет инспектората, который бы проверял производство. Мы не сможем сделать препарат, который можно продавать за рубежом. Наш аципол имеет патент в Великобритании и во Франции, но, чтобы его там зарегистрировать, придется снова провести все исследования. И потом, у нас есть еще потенциал развития на российском рынке, он растет на 20% в год и при этом весьма неконсолидирован — ни один производитель не занимает и 10% рынка. Это говорит о том, что точка невозврата фармпромышленности в России не пройдена, как, например, в других отраслях, и у нас есть планы и силы для развития отрасли.
Источник: Ведомости