Инфраструктурная поддержка клиник – одно из самых перспективных направлений современной благотворительности. Пионером направления был основанный в 1996 году «Русфонд», один из крупнейших российских благотворительных фондов.
Как меняется роль благотворительности в системе здравоохранения, зачем нужны больницы-партнеры и почему благотворители помогают развиваться новым технологиям в здравоохранении, рассказывает основатель и президент «Русфонда» Лев Амбиндер.
Кто планирует, тот управляет
Изначально мы ставили в основу принцип: мы не можем публиковать все письма, потому что больше определённой суммы читатели газеты не соберут — у них просто нет таких денег. Да и страниц «Коммерсанта» на все просьбы не хватит. Но мы догадались, как собирать больше: добавить денег могут компании.
Долгое время мы не знали, сколько именно средств собираем. Просьбы закрыты, и ладно. После дефолта 1998 года ко мне пришла корреспондентка агентства United Press International Юдит Инграм: «Считается, что дефолт приказал российскому среднему классу долго жить. У вас сборы упали?» А я не смог ей ответить. Я просто видел, что один сбор закрыт, значит, могу публиковать следующее письмо. Она предложила сама посчитать суммы наших сборов. Через неделю вернулась и показала расчёт: в долларовом выражении сборы выросли, и это притом, что курс доллара подскочил более чем в четыре раза. Так я понял: сборы нужно учитывать!
В 2003 году на конференции, посвящённой благотворительности, я рассказывал о нашей практике. «В 2002 году, — говорю, — мы собрали 760 тысяч долларов, и это предел». На что Стивен Солник, руководитель московского представительства Фонда Форда, спросил: «А не могли бы вы собрать миллион?» И до меня дошло: программу можно планировать! Это было открытие, у меня даже руки задрожали. Всё элементарно: если ты учитываешь и планируешь, то управляешь. Я знал, где мы проигрываем, и даже знал почему. И запланировал сборы в миллион долларов на 2003 год. Собрали 1,2 млн.
Общий счёт сборов «Русфонда» за 25 лет составит 17 млрд рублей: 16,8 млрд уже есть, и ещё 200 млн будет до конца 2021 года. Декабрь — самый богатый, хотя и самый непредсказуемый месяц.
В среднем за неделю собираем 25 млн рублей. Некоторые говорят: «Да это Первый канал собирает». Но партнёрства «Русфонда» с Первым каналом нет уже 2,5 года, а мы ежегодно собираем по 1,5 млрд рублей. Смогли сохранить аудиторию и придумали новые технологии.
Почему адресная помощь выходит за рамки
Прежде всего мы помогаем детям. В «Коммерсанте» и журнале «Домовой» сначала экспериментировали и собирали помощь для взрослых, но к 2001 году я понял: наши герои — это дети. Мы не благотворительный фонд в прямом смысле этого слова, «Русфонд» — это письма с комментариями на страницах газеты. Что важно для газеты? Рост количества читателей. Одно письмо мы публикуем, второе в запасе. Какое публикуем? Лучший герой — это девочка, блондинка, волосы вьются, и у неё рак. И ей пять с половиной лет. Необходимые нашей героине средства тогда, в нулевых, мы собирали к следующей публикации, причём с гаком, а пожертвования для неё поступали в течение ещё месяца-двух. Поэтому мы придумали такое обращение: «Если не будет ваших возражений, то „излишки“ пожертвований пойдут Петрову, Сидорову, Иванову»…
Поначалу возражения, пусть редкие, но были. В основном со стороны женщин, пожертвовавших крупную сумму. Они, как правило, жертвовали своему земляку и никому другому. В таких случаях мы моментально возвращали деньги. Но уже лет десять как эти просьбы исчезли.
Почему врачи — лучшие союзники
Вначале все письма, которые мы публиковали, проверяли чиновники. Поэтому публикации с просьбами о помощи выглядели так: письмо мамы, а рядом наш комментарий на основе проверки чиновника. Потом поняли, что это глупость. Если мы сообщаем о болезни, то комментировать просьбу матери должен врач. Он говорит о потребностях ребёнка и, в сущности, расписывается в том, что спасёт его, так как не хватает только денег. Это сейчас очевидно, а тогда было важной находкой.
Тут до меня дошло: клиника — это партнёр! Ведь врачи уже знают ребёнка и его проблему, поэтому проверять письмо не нужно. И именно клиника, врач должны направлять маму в «Русфонд». Клиника-партнёр сразу снимет множество проблем в подборе просьб для публикаций, поднимет их объективность и актуальность.
В 1999 году ко мне обратился Михаил Михайловский, заведующий отделением вертебрологии Новосибирского института травматологии и ортопедии (НИИТО) Минздрава РФ. Он решил поставить импортную металлоконструкцию мальчику, чтобы распрямить и раз и навсегда укрепить его спину. Конструкция стоила 150 тыс. рублей. Мы опубликовали письмо с комментарием врача, и вдруг на нас свалилось 300 тысяч! Я позвонил Михайловскому: «Ещё нуждающиеся есть?» В итоге договорились, что будем публиковать истории его пациентов. Сборы заметил один уральский магнат, стал вкладываться, а затем и его друзья, и наш проект стал ускоряться и расти, как конвейерная сборка на заводе.
Сейчас у нас 80 клиник-партнёров. К примеру, московские городские клиники, которые помогают детям-москвичам, имеют свободные мощности. Почему бы им не брать иногородних ребятишек за благотворительные деньги? Вначале кардио: проблемы с сердцем очень распространены, клиник в регионах маловато, своевременных государственных квот на всех не хватает… Затем стали сотрудничать с другими московскими больницами по иным направлениям. В том числе с федеральными: на базе московского Национального медицинского исследовательского центра травматологии и ортопедии имени Приорова стали оплачивать лечение детей со сколиозом.
Нас спрашивают: «Почему вы собираете деньги для конкретного больного?» Я отвечаю: «Потому что на клинику никто не даст или дадут крохи». Почему? Потому что не верят. Потому что помощь конкретному человеку — это всегда прозрачно, это легко проверить. А потом это же журналистика: о какой бы проблеме ни писать, начинай с человека с именем и фамилией. Получишь максимум внимания.
Как благотворительность помогает развивать технологии
Когда у нас появились клиники-партнёры, я обратил внимание, что мы начинаем вкладываться не вообще в медицину, а в новые технологии, их внедрение и развитие. То есть поначалу это происходило как бы само собой. Мы строили с клиниками годовые планы: число детей, которых к нам направят, бюджет, а они рассчитывали необходимые медикаменты и зарплаты. И нашими партнёрами всё чаще становились молодые врачи. Я тогда подумал: вот на них и надо делать ставку. Их профессиональные потребности новаторские. Уже остепенены, глаза горят, сердца для чести живы и всё такое. С ними мы поднимем эффективность пожертвований наших читателей и привлечём новых благотворителей! И у нас получилось: за 25 лет одиннадцать из 17 млрд рублей мы вложили во внедрение высоких технологий. А вы спрашиваете, почему у нас сотни тысяч жертвователей, почему нам охотно помогают полторы тысячи компаний.
Вот как я искал для сотрудничества клинику с сильной кардиологией. Объехал семь медучреждений в разных городах, предпоследним был Национальный медицинский исследовательский центр имени Мешалкина в Новосибирске. Созвонился, договорились о встрече. Приехал. А меня на порог не пустили. Передумали. Сидим мы с друзьями в Новосибирске, и вдруг Михаил Михайловский спрашивает: «Почему не Томск?» Я сомневаюсь, город-то небогатый. Он: «Тебе нищета или хорошие кардиологи?» Утром меня на разбитой «копейке» отвезли в Томск. Так я нашёл тех самых партнёров, которых по-журналистски всю жизнь ищу, — сотрудников Томского НИИ кардиологии Сибирского отделения РАМН.
Это было идеально: молодые, кандидаты наук, многое знают, но хотят много большего, им бы иностранный опыт да деньги! Мы составили программу, и что в итоге родилось? Кардиологический НИИ в Томске был для взрослых, детей они лишь до тридцати в год оперировали. Размещались в трёхэтажном здании советской постройки, а тут им как раз достроили советский долгострой: 11-этажный корпус. И они удумали организовать детское отделение. Я говорю: «Вы понимаете, во что ввязываетесь? У вас есть детские кардиологи и кардиохирурги?» Они были! Прекрасные, молодые. Нам помог американский фонд «Русский дар жизни» во главе с православным священником Леонидом Кишковским. Родился благотворительный российско-американский договор, по которому раз в год на протяжении семи лет в Томск приезжала бригада детских хирургов и оперировала детишек с самыми сложными пороками сердца. А томичи все эти годы ездили на стажировки в американские клиники.
Деньги тоже нашлись. Было решено оборудовать детскую операционную по последнему слову медтехники. Только вентиляционная система для такой операционной тогда стоила 28 млн рублей. Губернатор Томской области предложил: половину даст регион, а вторую — «Русфонд». Мы опубликовали в «Коммерсанте» информацию о сборе: «Впервые просим на оборудование». И тут откликается известный предприниматель: «Правда, что ли, губернатор вложится? А то я вам дам 14 млн, а он не сдержит слова?» Говорю: «Обещал». Но область в итоге не вложилась. В общем, мы собрали ещё 14 млн на вентиляцию.
Как благотворительность пошла в регионы
В 2007 году президент Татарстана Минтимер Шаймиев объявил в республике год благотворительности. Собрал руководителей предприятий и в свойственной человеку советской закалки манере объявил: «Теперь будем благотворить». А в Татарстане много крупного бизнеса: нефтяные компании, нефтепереработка, авиа- и автомобилестроение и т. д. В каждом городе, в каждом административном районе у главы появился помощник по благотворительности. Рассказывали, что президент однажды собрал благотворительные фонды, вплоть до крохотных: «Почему денег не просите? Что вы сами собираете?» И стал помогать, раздал команды по городам и весям.
В 2008-м я приехал к нему по другому вопросу и заодно предложил создать в Татарстане региональное бюро «Русфонда». Минтимер Шарипович спрашивает: «Как это устроить?» Отвечаю: «Местное телевидение, интернет-газеты, ваши прекрасные детские больницы». Он говорит: «А дети чьи?» Я начал рассказывать, как мы с клиниками работаем… А он: «Погоди, долго говоришь, деньги куда?» — «Сюда». — «Работай!» Сначала пошло, потом понеслось, как ураган. Сейчас Казань занимает третье место по сборам после московского и санкт-петербургского бюро. Всего у нас 14 региональных бюро.
Как всегда, мы не подменяем государственный бюджет — это главный принцип. Казанские республиканские больницы, как и уфимские, как крупные городские московские и питерские, совсем не хуже федеральных. Оборудование, подготовка специалистов — очень серьёзные клиники. У каждой свой бюджет и свои мощности. Бюджет, к сожалению, всегда меньше мощностей, а потребности людей, наоборот, больше. Вот эту нишу мы с нашими благотворителями и заполняем.