Между российской наукой и производством лежит узкий перешеек, по которому удаётся пройти лишь единицам. Разработка оригинального лекарства стоит дорого, и мало какая российская фармкомпания может похвастаться выпуском отечественных инновационных препаратов. Одна из них – компания «Фарм-синтез», в портфеле которой таких препарата три. Как живёт сейчас компания, как общается с государством, конкурентами, партнёрами, рассказал её генеральный директор Тимофей Петров.
«Фарм-синтез» – одна из немногих российских фармацевтических компаний, которая выпускает инновационные лекарства отечественной разработки. В чём секрет вашего успеха?
– Изначально такая стратегия развития компании была заложена её основателем Михаилом Назаренко, и мы пытаемся продолжать это направление. Инновации – интересное, но в то же время часто неблагодарное занятие. Создание новых лекарств стоит дорого, и при этом есть риск, пройдя большую часть пути, не получить запланированного результата. В частности поэтому «большая фарма» так высоко оценивает затраты на разработку одного препарата: не меньше 1,5 миллиарда долларов и 10–15 лет работы. В эту сумму входит, как правило, не один, а сразу несколько параллельных проектов с одной или несколькими похожими молекулами, которые в процессе работы постепенно отсеиваются. В итоге получается один продукт, к которому и сводятся все затраты. Естественно, чтобы запустить сразу несколько проектов, бюджет нужен достаточно большой. Так что эта сумма оправдана. Например, American Institute for Cancer Research – учреждение, бюджет которого раза в 2–3 превышает бюджет Москвы. Это несколько институтов, десятки тысяч самых светлых голов мира, несколько тысяч проектов, и несмотря на огромную работу на рынок выходят 1–2 новых препарата в год.
С другой стороны, на сегодняшний день поиск новых молекул значительно облегчает компьютерное моделирование и технологии высокоскоростного скрининга, которым занимается, в частности, ХимРар. Но на мой взгляд, самую большую роль тут играет удача. То, что у нас в портфеле на сегодняшний день три оригинальных инновационных препарата, я бы отнёс к определённому везению. Множество людей, организаций, институтов годами ведут исследования и на самом деле добиваются очень многого, но не доводят свои разработки до финальной точки. Может помешать недостаток финансирования или влияние человеческого фактора: заболел или, не дай бог, умер исследователь – и с ним всё уходит. Так исчезают целые школы, архивы не сохраняются или засекречиваются, а когда они становятся доступны, эта информация уже не нужна, уже другие люди присвоили себе пальму первенства. Хотя эти засекреченные материалы достаточно серьёзно поредели в 90-е годы, когда многие разработки уехали из страны вместе с нашими научными сотрудниками. Это одна из причин сегодняшнего не слишком бурного развития инноваций в России. Чтобы это положение изменилось, нужно время, при этом господдержка очень важна. Государство в лице таких структур, как Минпромторг, Минобрнауки, оказывает серьёзную финансовую поддержку инноваций. Мы, например, в рамках госконтрактов с Минпромторгом ведём три больших проекта в области радиофармацевтики и туберкулёза. Есть множество других программ и институтов, например «Сколково» и «Роснано».
Но я бы очень осторожно относился к слову «успех», большинство проектов у нас на стадии стартапов и во многом их появлением мы обязаны удачному стечению обстоятельств. На сегодняшний день один инновационный препарат мы уже зарегистрировали, и он неплохо показывает себя в радиофармацевтике как диагностическое средство. Сейчас мы будем проводить клинические испытания другого, лечебного радиофармацевтического препарата. Мы хотим занять такую большую серьёзную нишу, как лечение метастатических процессов в костях, которые возникают на фоне онкологических заболеваний. И ещё один продукт, который мы в этом году будем выводить на рынок, – это «Целекс» – препарат для лечения нарушений мозгового кровообращения, аналогов которому в мире нет. Есть похожие препараты, но клинические испытания показали, что по сравнительной клинической эффективности и безопасности препарат аналогов не имеет. Пока что мы не выводим его на рынок, решая маркетинговые вопросы.
Наверное, нас можно действительно обоснованно назвать инновационной компанией, но ещё раз хочу подчеркнуть, что это не только наша заслуга. Мы работаем в обществе, и любая инновация, на мой взгляд, как и талант, может пробить себе дорогу только тогда, когда она востребована.
Как появились ваши инновационные препараты?
– Большинство идей родилось не в нашей компании. Люди уже приходили к нам с идеями, мы – всего лишь инструмент их реализации. Кто-то уходил ни с чем, кто-то оставался, мы что-то пробовали и проект не получался. Но кое-что осталось. Да, была проведена огромная работа по доведению до готового продукта. Но эти идеи были уже до какой-то степени разработанными, был опыт применения препаратов в лабораторной практике. То есть мы сэкономили на самом начальном этапе их разработки.
Выпуск инновационных препаратов для компании – это вопрос выгоды или энтузиазма?
– Это хороший вопрос, какой принцип определяет, чем будет заниматься компания. Дженерики хорошо просчитываются, менее рискованны и затратны, хотя и маржа у них значительно ниже. С другой стороны, наверное, любой руководитель фармацевтического предприятия мечтает, чтобы его компания стала автором нового фармацевтического блокбастера, который бы вошёл в историю не только российской, но и мировой фармацевтики, и, конечно, принёс бы значительную прибыль.
Ведь наша основная задача – не примитивное зарабатывание денег, а создание продукта, который всерьёз и надолго изменит качество жизни в лучшую сторону. Мы живём в очень агрессивной и достаточно опасной среде. Мы справляемся с ней потому, что у нас есть запас прочности. И когда собственных ресурсов организма для этого не хватает, человек обращается за помощью к медицине. Я, как бывший врач, – хотя бывших врачей не бывает, – убеждён, что гражданину должны быть доступны самые современные препараты. Человек честно работает и платит налоги, поэтому государство большей частью должно брать обеспечение такими препаратами на себя.
Сегодня это происходит, к сожалению, не в полном объёме. Но я считаю, что диалог с государством налажен очень хороший. Может быть, не всё так ровно и законодательная база оставляет желать лучше, но общее направление правильное. Государство даёт деньги на инновации, чтобы у компаний была возможность нарабатывать научный потенциал, конкурировать с западными школами и в конце концов предложить населению отечественный продукт высокого качества. Ведь для нас основная ценность – это не газ и не нефть, а людские ресурсы. Население России становится с каждым годом всё меньше и меньше. По оценкам аналитиков, мы постепенно приближаемся к критической точке, и задача нашей компании заключается в том, чтобы повернуть этот процесс в обратную сторону. Поэтому мы работаем в таких актуальных областях, как туберкулёз, онкология, заболевания женской репродуктивной системы.
Так что на инновационный путь нас толкает осознание своей миссии, а инструмент её реализации – это инновации. В дженериках тоже ничего плохого нет. Но это продукт сегодняшнего дня. Например, эффективность антибиотиков с каждым днём падает, потому что у возбудителей возникает устойчивость к ним. Поэтому нужно идти дальше, искать новые препараты.
О каких неровностях во взаимодействии с государством вы бы упомянули?
– Во-первых, есть денежный конфликт: сколько государство тратит на здравоохранение и на медицину. К 2015 году расходы планируется сократить до 2,7% от бюджета (383 миллиарда рублей). Чиновники сами признают, что это мало, но в текущей экономической ситуации больше выделить не могут. По сравнению с США, Канадой, странами Европы счёт не в нашу пользу.
Потом, есть большие проблемы в самой структуре здравоохранения. Законодательная база в последние годы претерпевает определённые изменения, но закон не всегда гармонично ложится на практику, появляются противоречия, которые больно бьют в том числе по пациенту. Как один из примеров: государство установило предельно допустимые цены по списку ЖНВЛП. Изначально идея правильная: государство должно принимать участие в регулировании цен, поскольку оно платит за эти препараты. Но теперь производителям стало очень невыгодно делать дешёвые препараты. Например, для препарата зарегистрирована цена 40 рублей. Но рынок – открытая система, пришёл дешёвый производитель – из Индии или Китая – и начал продавать по 15 рублей. Из-за него на следующий год предельно допустимая цена снижается до 25 рублей. Так она может постепенно падать, и многие предприятия сейчас заявляют, что им невыгодно производить такие препараты. То есть, если какая-то компания захочет доминировать на рынке, пожертвовав для этого большими прибылями, – она легко может этого добиться. Это известная тактика, которую практикуют и наши, и зарубежные компании. И получается, что государство, будучи главным игроком, пока не в состоянии полностью контролировать процесс. Сейчас об этом много говорится, в закон о госзакупках планируются изменения. Например, в 94-ФЗ сейчас отсутствует идея контроля качества. Почему многие производители, особенно азиатские, позволяют себе так низко падать в цене? Они экономят на качестве. В результате на рынок выходят препараты, бесконтрольно вытесняющие качественные, но дорогие продукты. Кто в результате страдает? Если закроются несколько компаний, в этом нет ничего страшного – у нас и так в стране работает по крайней мере, судя по лицензиям, более 300–350 производственных предприятий. А пациент, который, положим, страдает не самым серьёзным, но хроническим заболеванием, будет лечиться неэффективным лекарством. Недолеченное заболевание переходит в ещё более хроническую фазу. Не исключено, что пациент станет инвалидом. В результате в дееспособном возрасте, как правило, в 40–60 лет, мы получаем человека с кучей хронических болячек, депрессией, не работающего или работающего плохо, который уже не созидатель, а обуза для государства.
Мы очень надеемся, что в ближайшее время в закон о госзакупках будут внесены поправки, касающиеся контроля качества и антидемпинговых механизмов.
К вопросу о поддержке российских производителей: как, по вашему мнению, их следует определять?
– Скорее всего, когда определение будет введено в 2013 или 2014 году, российским производителем будет считаться только тот, кто производит препараты по полному циклу, из субстанции, а не занимается только упаковкой. Мы, как член Ассоциации российских фармпроизводителей, активно участвуем в законодательном процессе, и я абсолютно согласен с таким определением, хотя наша компания работает по суперполному циклу: мы и субстанции производим сами, неся полную ответственность за качество продукта.
Что мешает зарубежному производителю поставить здесь завод и получить те же самые преференции?
– Завод полного цикла стоит достаточно дорого, в зависимости от профиля – от 20 до 100 миллионов долларов, будет ли такое вложение оправдано? Посмотрите на бизнес какого-нибудь представителя мировой «бигфармы». Может оказаться, что российский рынок в общем объёме продаж составляет всего 5–7%.
Далее, кто будет работать на этом заводе? У нас нет специалистов, которые умеют работать по стандартам GMP. Их нужно сперва вырастить. Это одна из больших проблем, которые встают в связи с переходом в 2014 году на международные стандарты. Поэтому зарубежным производителям проще уже на отлаженных мощностях где-нибудь в Словении или Китае немного увеличить производство, а здесь поставить недорогую упаковочную линию, где от работников не требуется особой квалификации, где нет высоких требований к чистым помещениям и так далее. Я бы на их месте делал то же самое.
И при этом они считаются российскими производителями?
– Пока да. Поэтому у нас сейчас конфликт. Мы отстаиваем своё определение российского производителя, понимая, что для нас иностранцы – основные конкуренты.
Как вы сами решали проблему с кадрами для GMP-производства?
– Проблема с кадрами была и есть. Учебные учреждения ещё не успели на неё отреагировать. И к тому же рискованно со студенческой скамьи брать людей и сразу бросать их в реальное производство. Но за молодёжью мы смотрим: например, недавно летали в Казань на фармацевтическую олимпиаду отбирать к себе наиболее перспективных специалистов. С другой стороны, мы проводим постоянный тренинг персонала, повышение квалификации, и не только в России.
Как скажется на фармотрасли вступление в ВТО?
– Не могу сказать. Но без проблем не обойдётся. Недавно произошла показательная история с нарушением патентных прав наших зарубежных коллег по одному из препаратов. Государство закупало дженерики препарата, у которого ещё не кончился срок патентной защиты. Это можно, наверное, делать, если ты находишься в зоне экономического бойкота, как Иран, у которого и нет другого выхода, потому что ему никто ничего не продаёт. Но мы-то себя считаем цивилизованной страной. Мы вступили в ВТО и должны учитывать права собственности на чужой продукт.
Как вы работаете с зарубежными партнёрами?
– У нас есть уже достаточно большой опыт работы с зарубежными компаниями. Научно-исследовательскую работу по оценке эффективности и безопасности ряда наших разработок мы заказываем там. Потому что качество работы наших коллег здесь меня уже не устраивает, что-то потом приходится переделывать, а цена «у них» даже дешевле. Также мы ведём переговоры о заказах на производство. По некоторым позициям я не вижу необходимости строить очередной завод – к слову о локальном производстве и преференциях – тем более, что препарат необязательно потом продавать только в России.
Какие у вас дальнейшие планы?
– Мы будем расширяться – производить не только лекарства, но и лекарственную косметику, ветеринарные препараты, в науке займёмся биотехнологиями. Плюс будем развивать дистрибутивный сектор.
Автор: Боровикова Екатерина
Источник: strf.ru
