В мире ощущается острый недостаток современных лекарств, хотя у обывателя голова идет кругом от все новых и новых наименований препаратов. Большинство смертельных заболеваний может иметь общий источник: старение клеток, — но сам по себе процесс старения не признается страховыми компаниями как заболевание. Большая фарма выпускает на порядок меньше антибиотиков, чем средств от рака, хотя все осознают нарастающую опасность резистентности к антибиотикам.
Об этих и других проблемах и парадоксах фарминдустрии шла речь в интервью, которое генеральный директор управляющей компании «Биопроцесс Кэпитал Партнерс» Владимир Тезов дал Sk.ru. Известный венчурный инвестор, член жюри проходящего сейчас конкурса «Сколково» ФармБиоМед, также рассказал о том, какой процент проектов из тех, что отсматривают венчурные фонды, в итоге пополняет их инвестиционный портфель. Кстати, портфель самого «Биопроцесс Кэпитал Партнерс» уже полностью укомплектован, и в оставшиеся этому фонду два с половиной года жизни новых проектов в нем не появится. Но есть ли жизнь после смерти венчурного фонда? Об этом – также в интервью Владимира Тезова.
«Я участвую в конкурсе как член жюри в третий раз, так что для меня это уже привычная, рутинная деятельность, — рассказывает г-н Тезов. — Вопрос, наверное, в том, почему меня приглашают. Думаю, потому, что когда я участвую в жюри, допустим, на этапе предварительного отбора – а вообще-то я вижу почти все проекты из нашей области, связанной с онкологическими препаратами, — я пользуюсь далеко не только своим умом и сообразительностью, но и тем пулом экспертов, которые у нас работают в управляющей компании. В нашей компании 11 кандидатов наук, есть доктора наук, профессора. Поэтому, когда я сужу проекты, я пользуюсь их услугами тоже.
К сожалению, надо прямо сказать, что уровень проектов не очень высок, по крайней мере, в той секции, в которой я работаю уже третий год. Да, эти проекты — лучшие из имеющихся, но в одних случаях их реализуемость на практике весьма спорна или спорны научные предпосылки. При этом хочу отметить, что в «Сколково» очень хорошо налажен поток проектов и их представление.
-С начала работы Вашего фонда вы отсмотрели несколько сот проектов.
-Более пятисот. В первые годы мы смотрели больше, сейчас меньше. Но даже сейчас проекты из РВК или «Сколково» к нам попадают. И мы, понимая, что вряд ли будем их инвесторами – в силу того, что у Фонда есть свой срок жизни, — все равно их смотрим, и, как минимум, высказываем свое экспертное мнение. В том числе, я продолжаю отсматривать по нескольку проектов в месяц, когда биомед-кластер «Сколково» приглашает меня на заседание грантового комитета.
У нас в портфеле девять проектов, из них шесть — резиденты «Сколково»; один из резидентов в ядерном кластере, проект «Аксион – Редкие и Драгоценные Металлы»; остальные — биомедицинские. И сейчас еще два проекта подали заявки на резидентство в «Сколково», один связан с тонкой химией, другой – биомед.
-То есть из пятисот с лишним отсмотренных проектов вы отобрали девять. Это соответствует мировой практике?
-Да, в мире отбирают примерно 1-2%.
-Корректно сказать, что лично Вам, как венчурному инвестору, конкурс не нужен, Вы выступаете в нем в качестве эксперта?
-Да, совершенно верно. Цели инвестирования мы не преследуем. Надо понимать, что последние два года у нас не было новых проектов – портфель заполнен, это объективная причина, по которой мы не рассматриваем эти проекты как объект для инвестирования – сейчас, по крайней мере.
-Это проблема денег?
-Это проблема денег и времени. Потому что фонду отведено определенное время жизни. Инвестирование в проекты на той стадии, которые показываются в «Сколково», — как правило, доклинические исследования или общеисследовательские работы, — это работа лет на восемь. А срок жизни нашего фонда десять лет, из которых прошло уже семь с половиной.
-В 2004 году американское управление по контролю за продуктами и лекарствами (FDA) опубликовало доклад о так называемой pipeline problem новых лекарств. Парадоксальным образом, несмотря на значительные успехи науки и на рост инвестиций в исследования, количество новых лекарств сокращается. С тех пор мало что изменилось, хотя когда обычный человек приходит в аптеку, голова идет кругом от обилия незнакомых наименований препаратов.
-Что касается головокружения, когда человек попадает в аптеку и видит вокруг себя множество препаратов, — мне этого не понять, потому что я выпускник Первого мединститута, поэтому все четко вижу. Что касается вывода в докладе FDA, которое выступает в данном случае не как регулятор, а как эксперт, то да, такая проблема существует.
Дело в том, что в последние годы отмечается тренд поиска наиболее эффективных препаратов с наименьшим побочным действием. Прежде всего, внимание большой фармы сфокусировано на проблемах онкологии, других летальных заболеваниях. Именно в таких лекарствах ищут высокую эффективность и низкие побочные эффекты. Этого достичь не получается. Практически все онкологические лекарства, которые сейчас имеются, оказывают крайне тяжелое воздействие на весь организм человека, и когда говорится, что не хватает эффективных лекарств, имеется в виду именно вот это. Такая проблема действительно есть, и сейчас все усилия исследователей, венчурных компаний и Big Pharma, которая в итоге все это оплачивают, направлены как раз на это.
-Почему? Открытий все больше, денег на рынке все больше – чего не хватает?
-Я думаю, не хватает критической массы знаний и открытий, которые позволили бы выйти на точечное уничтожение раковых мишеней, раковых клеток, так чтобы не затрагивать здоровые функции организма.
Если посмотреть то, чем занимается наш фонд, — у нас у каждой разработки обязательно есть научный фундамент. В нескольких наших проектах деньги тратятся не только на клинические исследования, но и на изучение молекулярного механизма. Этот кусок абсолютно необходим, чтобы лекарство было признано эффективным.
-На днях газета The Wall Street Journal писала о том, что борьба с главными смертельными недугами по отдельности не имеет особой перспективы. Врачи научились предотвращать инфаркты, чтобы человек умирал от рака. Излеченные от рака пациенты заболевают Альгеймером. Между тем исследования показывают, что большинство этих заболеваний связано с проблемой старения клеток. Решение этой проблемы не обязательно улучшит статистику продолжительности жизни, но может продлить срок здоровой жизни.
-Фармацевтика и медицина развиваются стадийно. В разные эпохи люди умирают от разных болезней. В 19 веке – туберкулез, инфекционные заболевания. С изобретением и началом применения антибиотиков — это сердечно-сосудистые заболевания. Появились статины, с сердечно-сосудистыми заболеваниями более или менее удается бороться – остается рак. После рака идет Альцгеймер. Так или иначе, со всеми этими заболеваниями бороться надо и бросать поиск лекарств для них нельзя.
А вот что касается поиска лекарств от старения, то удивительным образом у нас есть проект, посвященный этому. Это проект «Тартис-Старение» (Тартис — аббревиатура Target in Tissue, «мишень в ткани»). Это резидент «Сколково», и он потребовал большого финансирования, получил грант «Сколково». Там мы как раз ищем возможность селективного уничтожения сенесцентных (стареющих) клеток без оказания воздействия на другие клетки организма. К настоящему времени у нас есть несколько лекарственных кандидатов, малых химических молекул, которые селективно уничтожают сенесцентные клетки. Эти исследования нами ведутся. Они направлены не столько на повышение продолжительности жизни — хотя это очень важный показатель, и он обязательно появится, что уже подтверждено нами на животных моделях, – сколько на увеличение продолжительности именно здоровой жизни.
Это очень интересное направление, но здесь имеется вот какая проблема. Старение не признается заболеванием. Двигатель прогресса, к сожалению, — деньги, и страховые компании вряд ли будут оплачивать заболевание под названием «старение». Это большая финансовая проблема. Поэтому даже мы позиционировали свой проект как поиск лекарственного препарата для лечения заболеваний, ассоциированных со старением. А туда входит весь спектр заболеваний, о которых мы говорим: и диабет, и Альцгеймер, и фиброз легких, и целый ряд других. Мы в этом направлении работаем. Это крайне интересная пионерская тема.
Другое дело, что существует много теорий старения. Как правило, сложно выбрать мишень. Многое зависит от того, какая именно научная теория ложится в основу исследования. Мы идем по пути уничтожения сенесцентных клеток.
-Вы упомянули антибиотики. Помимо очевидной проблемы резистентности к антибиотикам, есть и другая проблема: большой фарме производство антибиотиков просто невыгодно. Не так давно журнал The New Scientist обращался к правительствам развитых государств с призывом образовать наднациональный фонд для финансирования новых антоибиотиков, пока угроза пандемии, вызванной устойчивостью к аноибиотикам, не стала реальностью.
-Действительно, новых антибиотиков сейчас появляется в разы меньше, чем, допустим, противоонкологических препаратов. При этом устойчивость к антибиотикам — это проблема, от которой никуда не убежать. Проблема сложная, летальность есть, она растет. Наверное, такого рода наднациональные усилия, подкрепленные финансированием, сыграли бы свою положительную роль.
С другой стороны, нужно менять отношение к антибиотикам, как у врачебного сообщества, так и у пациентов. Здесь есть большой резерв борьбы с резистентностью: не нужно антибиотик применять бессистемно. В странах с развитой медициной проводят тесты, чтобы антибиотики были более узкого спектра, оказывающие воздействие на конкретные возбудители. Этот резерв тоже нужно использовать.
-В 2000 году американская компания Wyet Pharmaceuticals поставила задачу: ежегодно выводить на рынок 2 новых лекарства. Для этого им требовалось 12 новых лекарств-кандидатов. В то время, по данным The New Scientist, это было больше, чем у любой другой фармацевтической компании. Сколько новых лекарств ежегодно появляется на мировом рынке?
-Не могу точно сказать, боюсь ошибиться.
-А в России?
-В России новых лекарств практически вообще не появляется. У нас приземляются, локализуется производство новых зарубежных препаратов или регистрируются дженерики. Но мне ничего не приходит в голову, если говорить о собственно российских оригинальных лекарственных препаратах. Дженерики мы делаем нормальные, хорошие. Разговоры о том, что, мол, если это дженерик, то это плохо, — не очень верные.
-Поговорим о фонде «Биопроцесс Кэпитал Партнерз». Одной проблемы у Вас явно нет: фонду не грозит болезнь старения. Но что будет через два с небольшим года, когда срок жизни фонда подойдет к концу? Вы ведь наверняка об этом думаете?
-Тут все очень просто. Если хотя бы один из наших глобальных проектов – или «ТераМАБ» с оригинальным моноклональным антителом или «Инкурион» с оригинальным противораковым лекарством выстрелит, у фонда будет будущее. Нам нужны выходы [на IPO]. Наши проекты имеют все шансы на то, чтобы выходы были хорошие, интересные, большие. Будут выходы – будет новый фонд. Тем командам, которые покажут эффективность на рынке и эффективные красивые большие выходы, полагаю, не составит труда создать новый фонд или фонды. И мы, конечно, думаем о новом фонде.
Автор: Михаил Бакланов, Sk.ru
