Как, по какой цене и от каких болезней нас будут лечить в 2013 году и через 10-15 лет, рассказывает МИЛОШ ПЕТРОВИЧ, генеральный директор компании «Рош» в России.
— Против каких основных болезней разрабатываются биопрепараты?
— Главные враги, против которых сейчас направлена деятельность биотехнологических компаний,— это прежде всего онкологические заболевания, потому что рак до сих пор является второй причиной смертности в развитом мире. Также это различные аутоиммунные, иммунологические болезни широкого спектра: от ревматоидного артрита или системной волчанки до астмы и некоторых других заболеваний, где задействован иммунный процесс.
В основном биопрепараты — это препараты направленного действия на мишень: клетку или белок, или еще что-либо в организме человека, что способствует развитию заболевания. Что является мишенью (таргетом) и как воздействие на этот таргет помогает в лечении заболевания — тема отдельной беседы, потому что это слишком широкое и всеобъемлющее понятие.
— Какова оптимальная доля биопрепаратов на фармрынке?
— Что такое оптимальная доля, я точно сказать не могу. Однако можно определенно констатировать факт, что эти препараты занимают все большую и большую долю рынка мировой фармацевтической индустрии и эта доля будет расти.
— Как понять, биопрепарат слишком дорог или он все же настолько необходим, что лучше за него заплатить?
— Здесь два главных критерия. Первый — объем инвестиций в разработку данного биопрепарата и степень его новизны. И второй — насколько он эффективен и может ли вылечивать больных либо значительно продлевать им жизнь. И еще важно, насколько новые параметры лечения, которые предлагает препарат, лучше ныне существующей терапии. А дорого или недорого — это вопрос относительный, рынок сам регулирует цену. Но не только рынок, есть еще агентства, например Европейское агентство лекарственных средств, национальные институты здравоохранения в Америке и т. д. Цена не берется с потолка.
— Создается впечатление, что одна из целей информационной шумихи вокруг биопрепаратов в том, чтобы объяснить нам не только причины дороговизны этих лекарств, но и то, что у нас иного выхода нет, как только их покупать.
— Я не согласен с этим утверждением. Никаких VIP-лекарств не существуют, просто есть лучшие практики лечения. В большинстве развитых стран все больные, которые нуждаются в препаратах, получают их. Цена, безусловно, регулируется на уровне Минздрава и других органов здравоохранения. Но эти расходы обычно берет на себя государство или покрывает страховка. То есть никаких VIP-пациентов в цивилизованном мире нет. Самый бедный житель Германии и самый богатый в этом плане абсолютно равны. В России, странах СНГ и некоторых других странах, к сожалению, существует понятие VIP-пациентов — социально значимых персон, которые якобы заслуживают лечения больше, чем другие. На мой взгляд, такой подход неправильный и от него надо уходить. Есть больной, есть заболевание, есть лечение, которое пациент должен получать. А вопрос цены регулируется на другом уровне.
— Какова доля исследований, которые приводят к выпуску препаратов, доведенных до пациента?
— Обычно говорят, что одна молекула из ста доходит до финишной прямой. Я лично ожидаю, что с развитием персонализированной медицины и с улучшением понимания биологии, клеточной, молекулярной, процент успеха будет гораздо выше, потому что определяется мишень и создается препарат, который воздействует на эту мишень. То есть эффективность исследований по идее должна улучшаться. Но это не означает, что одна из ста молекул превратится в одну из десяти. Может, даже станет хуже — одна из тысячи. Но стоимость таких исследований должна уменьшаться относительно их эффективности. Сейчас разработка серьезного препарата стоит от миллиарда долларов и выше. Если говорить о длительности процесса, от начала разработок и до выпуска, если все идет идеально, проходит пять-шесть лет, если не все гладко — десять лет и больше.
— Какие сегодня самые горячие направления развития фарминдустрии?
— Направления, которым уделяется наибольшее внимание,— это те области, то есть те заболевания, от которых люди страдают и умирают больше всего. В развитых странах это сердечно сосудистые заболевания, однозначно онкология, иммунология, кроме того, возрастные болезни, такие, как, например, болезнь Альцгеймера. Плюс так называемые нейродегенеративные заболевания. А также заболевания ЦНС — шизофрения, психические расстройства, которые врачи хотя и контролируют, но не вполне довольны качеством жизни пациентов. Главная цель — добиться, чтобы эти люди могли вести максимально нормальный образ жизни. Что касается развивающихся, бедных стран, тут другие проблемы: это до сих пор СПИД, малярия, туберкулез, инфекционные заболевания, которые уносят больше жизней, чем хронические.
— Сегодня запускаются исследования молекул, которые в виде препаратов будут продаваться еще через 10-15 лет. Тут важно не ошибиться.
— Чем лучше мы знаем механизм развития заболевания, тем больше шансов найти подходящую молекулу или антитело, которое будет использовано в качестве лекарства. Сейчас мы стремимся понять этот механизм действия и возможности воздействия на него, чтобы остановить болезнь или вернуть организм в прежнее здоровое состояние. Допустим, если речь идет об атеросклерозе, необходимо понять, как убрать бляшки из сосудов. Если имеем в виду онкологию — как освободить организм от раковых клеток. Если стоит вопрос о болезни Альцгеймера — как восстановить когнитивные функции этих больных. То есть лекарство не рождается случайно. Конечно, раньше иногда такое происходило: искали одно, а неожиданно находили другое и видели, что оно работает. Но в основном сейчас это не случайные лекарства. Мы знаем механизм и пытаемся активно воздействовать на этот механизм, повернуть процесс вспять или уничтожить, к примеру, раковые клетки, бактерии, сумасшедшие иммунные клетки, которые вредят организму. Нам и сейчас известно, какие препараты у нас будут через 10-15 лет. Конечно, приблизительно. Мы не знаем конкретно, потому что эти молекулы должны пройти клинические исследования. Но в принципе у нас имеется pipeline (портфель препаратов) на 10-15 лет вперед, а через пять лет мы заглянем и дальше. То есть это такой непрерывный процесс.
— И от чего вы нас готовитесь лечить через 10-15 лет?
— Основная часть молекул, которые сейчас находятся у компании в разработке,— это молекулы для лечения заболеваний в области онкологии, неврологии, психиатрии и аутоиммунной сферы. Поэтому мы планируем (планируем, поскольку перед тем, как стать препаратом, молекулы должна успешно пройти все клинические исследования), что в портфеле компании через 10-15 лет будут инновационные препараты для лечения онкологических заболеваний), неврологических заболеваний и психических расстройств, а также аутоиммунных заболеваний. На наш взгляд, все эти области будут однозначно востребованы, поскольку в них будут существовать потребности в инновационном лечении.
— Есть разные мнения среди глобальных фармкорпораций по поводу обязательного проведения локальных клинических испытаний перед регистрацией в той или иной стране инновационных препаратов. Одни считают, что ничего в этом нет страшного. Другие задаются вопросом, зачем, например, в России еще раз проводить клинические исследования, если они уже подтверждены в Европе. Разве российский народ так уж отличается от среднестатистического европейца? Ваше мнение?
— Россия вправе настаивать на клинических исследованиях на своей территории. Речь здесь идет о механизме защиты. Россия — это 140 млн человек, разные национальности, расы, разные этнические группы. Это большая страна. Такой механизм защищает систему российского здравоохранения и российских граждан от недобросовестно проведенных клинических исследований в других странах. Именно так к этому и нужно относиться, и я не вижу никаких проблем в связи с этим требованием.
— Индустриальная фармакология стерла личность, персону. Означает ли развитие персонализированной медицины и рынка таргетных препаратов не просто возврат к изначальным принципам медицины, но и глобальный передел мирового фармрынка.
