Глава Федерального медико-биологического агентства (ФМБА) Владимир Уйба на полях ПМЭФ рассказал ТАСС, какой будет медицина будущего и зачем разрабатываемое лекарство от рака запускать в космос.
Сейчас была сессия про медицину будущего. Какие у агентства планы в этом отношении? Как считаете, что выйдет на первый план в медицине будущего?
Учитывая, что мы по посылу президента должны войти в страны 80+, то, конечно, вопросы антистарения, продления жизни, причем качественной жизни, и связанные с этим технологии и будут медициной будущего. Нельзя просто сказать: «Давайте будем страной 80+». Чтобы к этому прийти, нужна очень мощная научно-клиническая база. Нужно подходить к человеку как к очень сложному и очень многогранному биологическому комплексу. Очень многое зависит от первичного звена и профилактики, от стационаров. Понятно, что без прорывных направлений, которые будут каждые все три звена, вместе с высокотехнологичной медицинской помощью, сопровождать, мы никогда не войдем в 80+. Думаю, 100+ не за горами. А следовательно, мы получаем совершенно иной подход к медицине и к человеку. То есть мы говорим не о старом человеке 80+, а говорим о взрослом человеке, соответственно, понимая, что ему еще предстоит прожить как минимум 20 лет. В этом будущее медицины — создать условия.
Какие новые специалисты появятся? Какие уже сейчас на пороге?
Думаю, как раз специалисты, которые будут это понимать. У нас есть такое направление в медицине, как геронтология, только тут мы уже говорим не только о ней, не о продлении жизни старого человека, а о новой формации медицины, о жизни человека взрослого, который должен быть при этом абсолютно трудоспособен. Человек должен быть созидателен в 80 лет, а это совершенно другой подход к человеку в принципе, это должна быть специальность нового взгляда на человека. Врач нового поколения, нового формата, который будет обучен и подготовлен именно для выстраивания жизни человека.
Если говорить про синтез медицины и технологий — у вас есть очень интересные прорывные разработки в вашем агентстве. Мы уже видели бионический глаз. Что еще есть сейчас, над чем работают ваши специалисты?
Бионический глаз – это субстрат науки, практики и технологии, он на пустом месте тоже бы не создался. Неслучайно мы смогли осуществить трансплантацию бионической сетчатки именно в НКЦО (Научно-клиническом центре отоларингологии). Казалось бы, где отоларингология и где офтальмология? Тем более такие высокие технологии. Но нужно понимать, что НКЦО — это не только отоларингология, а это огромный сплав специалистов экспертного уровня, и отоларингологов, и офтальмологов, и нейрохирургов, и онкологов, и специалистов по неврологии, которая занимается очень узким направлением, лечением отдельных заболеваний нервных окончаний. Пересадка поджелудочной железы, печени, сердца — в наших центрах мы тоже это делаем.
Буквально на днях мы закончили сложную операцию человеку с онкологическим заболеванием нижней челюсти. Несколько бригад хирургов работало 15 часов у стола, чтобы убрать человеку пораженные лимфоузлы, челюсть, слюнные железы и одновременно поставить полностью функциональный имплант из большеберцовой кости. Это микроскопические оперативные вмешательства. Обычно такого рода операции делаются в несколько этапов.
На протяжении нескольких недель и месяцев?
Это может занять несколько лет. Если бы делали поэтапно, то вместо челюсти ставились бы титановые и металлические конструкции. Всего 15 часов — и мы человеку вернули не просто жизнь, а качественную жизнь. То есть человек будет жить абсолютно с его лицом, с функциональной челюстью. Это тоже медицина будущего. Сейчас в мире, может быть, пять центров, которые могут это в один этап сделать.
Насколько это доступно?
Доступно абсолютно, потому что это — высокая технология, и мы сегодня имеем на это квоты, и объем их достаточен. Людей, которым нужны такого рода вмешательства, не много — около 200 человек
А по части регенеративных технологий?
Это тоже совершенно прорывные технологии, и это тоже плацдарм научный для того, чтобы на этом можно было дальше сделать любую регенеративную технологию.
В том же ФМБЦ имени Бурназяна мы пересаживаем и выращиваем собственную кожу, мезенхиму. Эта технология применяется при ожогах, при онкологии — когда необходима замена значительного участка кожи. Мы понимаем, что как только мы научились выращивать кожу, дальше нужно идти (и весь мир идет) — выращивать органы. Стволовая клетка позволяет сегодня вырастить и орган, важно понять механизмы. Мы сегодня научились выращивать из стволовых клеток клетки, которые замещают поврежденные клетки хряща для лечения таких заболеваний, как артриты, артрозы, коксартрозы, гонартрозы коленных суставов, когда сустав нужно менять. Обычно это тяжелая операция с очень сложным реабилитационным периодом. Если выращенную хрящевую ткань пересадить непосредственно в сустав, он гораздо быстрее вернется в строй.
Про генные технологии расскажите, что у вас сейчас происходит. Миниатюрные жировые капсулы — что это?
Липосомы. Долгое время весь мир шел по пути использования вирусов, то есть вирусы внедрялись в клетку, получали нано-генно-терапевтическую клетку. Но вирус очень непредсказуем и очень опасен, он несет с собой очень много осложнений. Мы пошли по другому пути, взяли за основу пептиды и дальше упаковываем этот пептид с известными свойствами уже в липосому. Поскольку вся эта конструкция — 60–80 нанометров, то, соответственно, мы фактически проходим барьер биодоступности, и клетка попадает непосредственно в то место, где ей работать, не разрушенная ни желудочно-кишечным соком, ни в кишечнике ферментами. Масштабно будет развивать эти исследования после 2020 года. Сейчас завершен этап проектно-изыскательских работ, мы получили положительное заключение на уникальный центр биотехнологий именно по созданию таких новых биодоступных препаратов, генно-терапевтических препаратов. Здесь, в Подмосковье, на базе нашего центра, где есть колоссальная научная и виварная база. К 2020 году мы должны выйти уже на конечный продукт.
Каких заболеваний это касается?
Всего что угодно. По сути, мы создаем механизм. Учитывая, что мы уже делаем это на базе действующего института, где все отработано — и доклинические этапы, и клинические этапы, имею в виду испытания, — то это будет достаточно быстро. Я же неслучайно говорю, что мы уже получаем препараты такие. Естественно, они опытного производства и опытные партии. А серия — думаю, 2021–2022 годы.
У вас еще был опыт с запуском в космос лекарственных препаратов.
Да, белок теплового шока. Это кристалл. Чтобы его изучить, надо вырастить его идеальным. Отсутствие гравитации в космосе позволяет это сделать. Первый эксперимент был успешно проведен на МКС. Но там тоже существуют источники погрешности: вибрация и другие, там же люди живут и работают. А в спутнике «Бион» погрешность стремится к нулю, что может значительно приблизить к результату. Продолжаем работы. Единственное, что там большие вложения нужны, и мы вернемся сейчас к этому. Не просто вернемся, а уже подготовили пакет предложений для министра по решению онкозадачи, которую определил президент. Мы этот препарат поставили в один из приоритетов. Там первичный подход — 100 млн рублей.
Как работает этот препарат?
Любая онкологическая клетка окружена специальным набором аминокислот, белков, которые не дают распознавать иммунным силам организма, что это — инородная ткань. Мало того, еще и злокачественная ткань. Основная идея белка теплового шока — убрать этот венок, снять его, и дальше организм начинает сам уничтожать. И мы можем так таргетно довести любой препарат до этой клетки. Мы у мышей и у крыс получили при лечении сарком белком теплового шока 90% излечения.
А клинические испытания когда?
Для этого нам нужны достаточно большие деньги, чтобы мы вышли уже на клинику. По времени это максимально может занять два-три года, но деньги нужны приличные. До 500 млн, думаю, конечная фаза получения препарата.
Всех особенно интересует сейчас, на каком этапе строительство Димитровграда? Обещали в декабре позвать туда президента РФ Владимира Путина.
Все идет, как и намечено. Мы еще в 2017 году получили первый ЗОС (заключение о соответствии) — это признание экспертизой, что объект построен. Первый этап мы сдали, это протонный центр, и получили первый пучок 30 апреля уже не технический, а лечебный пучок (технический получили уже год назад). И поэтапно, с шагом четыре месяца, мы до 31 декабря получаем все четыре пучка во всех четырех операционных. Это по протонике.
Второй этап: у нас туда входит радиологический корпус, поликлинический центр. Мы сдаем 30 июня. Третий этап — это 31 декабря. Мы берем просто уже с запасом, хотя, думаю, в ноябре уже будет завершено. Поэтому до конца года центр в Димитровграде мы должны, просто обязаны запустить. Этого ждут десятки тысяч пациентов. Уникальность, еще раз подчеркиваю, в том, что мы не будем пациента гонять по стране: там сделай ПЭТ, там сделай КТ, туда приедь — кибернож, туда езжай — сделай протоник.
Это здорово сокращает время лечения.
Время, и жизнь продлевает, потому что человек не тратит время. У многих нет возможности ездить так по всей стране, и на бюджет мы тоже это повесить не можем. Это тоже надо понимать. Здесь человек приехал, в одном месте также получил полностью комплексную качественную медицинскую помощь.
По полису ОМС или высокотехнологичную медпомощь (ВМП)? Откуда средства будут идти на это?
И ОМС, и ВМП. Понятно, что протоник идет на ВМП, но там есть и технологии ОМС. Сегодня ПЭТ — это уже технологии ОМС, это уже не ВМП, поэтому там будет такой замес ОМС и ВМП.
По кадрам тоже очень важный вопрос. По Димитровграду, еще раз говорю, что у нас уникальная ситуация. Мы получили деньги, получили возможность реализовать приобретение жилья. Сегодня мы как раз в створе того, чтобы узаконить квадратный метр приобретаемого жилья и начать приобретать жилье под уже тех специалистов, которых могут приглашать.
А кроме жилья какие мотивационные привлечения?
Это новый центр, это уникальные технологии, а специалисты ищут место, где они будут расти, где они станут уникальными специалистами. То есть в рутине ты уникальным специалистом можешь стать, к сожалению, но не очень скоро. Поэтому здесь человек будет очень быстро прорываться, потому что он будет работать на уникальных технологиях.
Какую работу ведет ФМБА по регистру костного мозга?
На сегодняшний день у нас 80 тыс. зарегистрированных доноров гемопоэтических клеток, то есть клеток костного мозга. Из них 40 тыс. — это ФМБА России. Поэтому, на самом деле, мы сегодня настоятельно рекомендуем Минздраву именно исходить из того, что мы сегодня имеем колоссальный опыт, что мы имеем два института. Посмотрите, что у нас в Питере есть институт, и в Кирове, два института по работе с кровью. Поэтому мы на базе кировского и питерского создаем эти ресурсы и базы и понимаем, как это сделать.
Для нас, для страны для того, чтобы участвовать в мировом регистре, нужно иметь 250–300 тыс. доноров для того, чтобы уже войти в мировой регистр и чтобы нахождение донора для реципиента было достаточно быстрым. Для того чтобы выйти на этот объем, нужно пару лет. Сегодня, знаете, основной сдерживающий элемент — это закон. Я думаю, мы достаточно быстро выйдем на принятие закона, а дальше это уже техническая проблема. Потенциал уже есть. Мы понимаем, как это делать — чтобы набрать 250–300 тыс. доноров, нам после принятия закона нужно два-три года.
Автор фото: Алеев Егор, ТАСС
